Эффект Карагодина

[nastalgya]

Или почему власть боится разоблачения палачей

В российских провластных СМИ переполох. По строю прошла команда обличать расследование Дениса Карагодина о расстреле чекистами его прадеда в 1938 году. Казалось бы, что особенного в публикации Карагодиным фамилий всех, кто причастен к убийству его деда, когда все давно мертвы и дело закрыто за сроком давности?

По сути, эти сведения могут представлять лишь академический, архивный интерес и не должны иметь юридических последствий. Однако поспешность, с которой пропагандисты режима принялись обличать и дело Карагодина, и список Жукова, говорит о том, что эти мемориальные акты попали в болевую точку, нашли ту самую иглу, в которой заключена смерть Кощея государственного террора.

Особенность нашей ситуации заключается в том, что насилие анонимно, имманентно власти, растворено в обществе как некая константа российской жизни, неизбывно, как холодный климат. Анонимны были приговоры троек и имена бойцов расстрельных команд, фамилии следователей и стукачей скрыты в архивах КГБ. После 1956 года в СССР установился негласный договор, согласно которому реабилитация жертв сталинизма обменивалась на безличность исполнителей террора. КГБ тщательно цензурировал любую информацию о репрессиях, в личных делах жертв имена следователей и доносчиков замарывались, родственникам предоставляли папки с заклеенными или вырванными страницами.

В хрущевский период следователей НКВД к ответственности привлекали органы прокуратуры, которые занимались реабилитацией, и к реальному наказанию были приговорены лишь единицы - по большей части речь шла об административной ответственности, об увольнении, о лишении пенсий, званий. По свидетельству историка Никиты Петрова, всего при Хрущеве вместе с Берией, с теми открытыми процессами, которые велись над сталинскими руководящими чекистами, было привлечено к ответственности не более ста человек.

При Брежневе и Горбачеве остановился и этот процесс. Публиковались отдельные разоблачительные материалы, как, например, про следователя Александра Хвата, который пытал Николая Вавилова, или про начальника комендатуры ОГПУ-НКВД-МГБ генерал-лейтенанта Василия Блохина, лично расстрелявшего от 10 до 15 тысяч человек. Но это были единичные случаи, не имевшие никаких юридических последствий. Палачи и жертвы продолжали жить бок о бок, встречаться на улицах и в очередях и иногда даже выпивать вместе.

Между тем этот заговор молчания стал залогом продолжения террора. Точно так же, как анонимно работал маховик сталинских репрессий, анонимно продолжились гонения на диссидентов в брежневском СССР, заработала машина карательной психиатрии. Сегодня мы сталкиваемся с анонимным насилием правоохранительной системы, где пытки стали нормой и лишь отдельные случаи становятся достоянием гласности, как пытки в казанском ОВД Дальний, дело Магнитского, дело Дадина, но сотни других ОВД, СИЗО и ИК остаются территорией тотального обезличенного насилия.

Проблема в том, что в России насилие является социально признанной нормой, путем решения проблем и выяснения отношений, способом взаимодействия власти и населения, мужчины и женщины, родителей и ребенка, учителя и ученика. Именно поэтому нам так нужна деавтоматизация и деанонимизация насилия, оно должно быть названо по имени, атрибутировано и осуждено. Это важно, потому что российская культура насилия стоит на двух столпах: на праве сильного и на молчании слабого, и второе не менее важно, чем первое.

И еще важнее для понимания комплексов и страхов современного российского общества - молчание ягнят перед палачами, нежелание поднимать и проговаривать тему сталинского террора. Сразу после публикации в Сети списка Жукова и постов Дениса Карагодина с именами убийц последовали заявления о том, что не надо очернять прошлое и раскачивать лодку. Ведущий программы Агитпроп на канале Россия 24 Константин Семин, который прямым текстом заявил, что любой разговор о травме прошлого - это попытка развалить государство и что распад СССР начался со сноса памятника Дзержинскому.

Призыв к прощению и примирению между наследниками палачей и жертв - типично российский способ решения проблемы не по закону, а по понятиям, увода ответственности от юридических формулировок и последствий в туманный мир этики и политической целесообразности. Террор в России размазан липким слоем по обществу и по истории, так что кажется, что причастны к нему все и каждый одновременно виновен и невинен. В качестве лекарства предлагается сладкая иллюзия всеобщего покаяния и прощения, постапокалиптическое обнуление памяти, когда возлягут лев и ягненок, обнимутся наследники жертв и палачей и русская история начнется с чистого листа.

Хранители системы отлично понимают, что, начав с разоблачения мертвых палачей, процесс деанонимизации перекинется на живых соучастников террора. И вот в публичном пространстве возникает и чувствительно бьет по правящей элите список Магнитского - неслучайно его отмена названа в числе первых требований Путина к новому руководству США, предъявленных им в начале октября 2016 года. А вслед за ним Европарламент призывает принять список Дадина с конкретными именами людей, причастных к предполагаемым истязаниям гражданского активиста Ильдара Дадина в ИК-7 в карельской Сегеже.

Но в этой логике для российской власти на горизонте возникают риски и по Крыму, и по малайзийскому Боингу, и по войне на востоке Украины, и по многим интересным сюжетам новейшей российской истории, каждый из которых чреват юридическими последствиями для очень многих чиновников, вплоть до высших лиц государства - точь-в-точь как Карагодин делает Иосифа Сталина соучастником убийства своего прадеда. Именно так, потянув за ниточку одной-единственной истории убитого чекистами в 1938 году хлебороба, можно постепенно распутать всю паутину анонимности и лжи, и именно поэтому власть так боится эффекта Карагодина, спуская на него своих пропагандистских овчарок.

Но иного пути в будущее, кроме юридического, для России нет. Страна слишком долго жила по иллюзорной благодати и воровским понятиям, за которыми, как правило, стоят шкурные интересы власти. Приходит время жить по закону и дать четкую юридическую оценку сталинскому террору и его исполнителям и сделать уголовно наказуемым их оправдание. Как наказуемо сейчас в большинстве стран Запада оправдание Холокоста. Без этой юридической ясности относительно сталинизма в прошлом и политического террора в настоящем в России будет невозможен гражданский мир - ни при нынешнем режиме, ни после него.