Разница во времени

[nastalgya]

Или от чего нельзя отгородиться

Наше время ужасно любопытное. Силами технического прогресса и новых информационных технологий исторические процессы стали происходить быстрее. Мы ушли от традиционного аграрного общества, которое во многом развивалось циклами, у нас происходят качественные изменения в довольно ограниченный промежуток времени.

Меня занимает переход к постиндустриальному обществу, к тому, что называется post-scarcity economy или post-work economy - экономика без дефицита, она же экономика без труда. Наступит время, когда производство товаров перестанет быть высшей ценностью, когда благодаря техническому прогрессу человечество перестанет молиться на ресурсы.

У нас наблюдается стремление отгородиться от исторического времени, закопаться в ямку, сказать, что мы тут переживем ваш поток глобализации и будем отстаивать свои традиционные ценности. Что значат эти слова - традиционные ценности? Мы не хотим, чтобы наступило завтра, мы хотим, чтобы было как вчера. Но это мифологизированное вчера, его, может, и не было никогда, оно только в головах людей, которые боятся будущего.

Человеку свойственно стремление к стабильности, страх перед завтрашним днем, но этот страх не может быть предметом политики. Историческое время течет для всех, невозможно от него отгородиться. В нашем случае, как и в случае многих стран третьего мира, страх перед темным могуществом социальных сетей и подрывного интернета сочетается с патологической любовью к гаджетам и к тому, чтобы всячески присутствовать в этом зловещем интернете.

Тут еще можно сказать, что государство и общество немножко не догоняют друг друга. У нас вопреки тому, что обычно говорят, общество более развито, чем государственный аппарат. Оно состоит из чуть более продвинутых, информированных - и чуть менее темных людей, которые наелись и наездились за последние 15-20 лет. Есть популярный миф, что правительство - единственный европеец в России. Ничего подобного.

Средний гражданин России - не крестьянин, не пейзанка в платке, даже не какой-то одичавший гопник, которого любят себе воображать испуганные интеллигенты. Это житель города, который не занят ни в сельском хозяйстве, ни в промышленности. Он занят в сфере обслуживания или управления, работает в офисе, в сервисе, ритейле. Он имеет как минимум среднее образование, а очень часто и высшее. Вот вам этот самый средний русский человек. Не буду говорить, что это свидетельствует о его либерализме, прозападничестве и вообще каких-либо взглядах.

Можно быть урбанизированным и поддерживать смертную казнь. Можно иметь высшее образование и иметь самые дикие убеждения. В несвободных обществах (а мы с таким и имеем дело) социологи несвободны как и их подопытные. Что такое спираль молчания, все уже, видимо, выучили. Люди часто присоединяются к большинству - к тому, что они считают большинством. В нашем случае опросы часто воспринимают как проверку на лояльность. Спрашивающего социолога воспринимают как эмиссара от начальства, который пришел проверить, всем ли ты, сволочь такая, доволен, поддерживаешь ли политику партии.

Человек отвечает: поддерживаю. Что это значит? Это значит - отвяжитесь. И все это попадает в руки социологических служб, к которым есть вопросы по части их репутации. Все это заставляет нас относиться к результатам соцопросов со смутным недоверием. Это, к сожалению, в наших условиях не инструмент для измерения общественных настроений.

Несмотря на тотальную и очень токсичную пропагандистскую обработку прошлого года, которая продолжается и сейчас, мы не увидели в России ни всплеска внутреннего насилия, ни какой-то безумной активности, жажды поехать воевать в соседние государства. В такой большой стране, как Россия, писал непатриотичный Толстой в "Анне Карениной" по поводу Балканской кампании, общего порыва ехать помогать братьям-славянам, шального народу всегда хватает.

В России его хватает, но при таком давлении пропаганды его могло бы быть гораздо больше. Вся эта кампания - капля в море. Она не стала хоть сколько-нибудь массовой. Внутри страны опять же не случилось роста внутреннего насилия - того, что можно было бы назвать нашим аналогом paramilitaries, военизированных хулиганствующих организаций. Кроме откровенно ряженых, которые хулиганят постольку, поскольку им дают госбюджет. А как бюджет давать перестают, они замирают как неживые.

Мобилизации не происходит. Ни в одну сторону, ни в другую. Пропаганда объединяет людей по принципу пассивности. Вы - великое подавляющее большинство, которое смотрит телевизор. Мы вас убеждаем смотреть телевизор и дальше, ни в коем случае не выходить из дома и ничего не делать. У нас коллективное действие и общественные организации находятся под запретом. Нынешний режим наследует советской власти, которая две вещи преследовала с особой силой: коллективное действие и публичное говорение.

Коренное различие между пропагандой old style и новой в том, что новая пропаганда не продает свой нарратив в качестве истины, а размывает само понятие истины. Ее задача в том, чтобы засорить медийное пространство тысячами версий максимально бредового характера и таким образом заставить потребителя забыть о том, что существует правда и неправда. У него должно быть ощущение хаоса версий, в котором ни одна сторона не правдивее другой.

Эта пропаганда не носит мобилизующего характера. Там не во что верить, насколько я понимаю. Ты поддаешься пропаганде не тогда, когда принимаешь то или иное на веру - а когда соглашаешься с вот этим посылом: все врут, все одинаково хороши, и от тебя не требуется никакого участия в происходящем, кроме потребления следующего сезона этого сериала. А пропагандистского посыла "встань и иди" нет. Режимы нашего типа боятся любой политической активности, даже той, которая вроде как направлена им на пользу.