Сопротивление языка

[nastalgya]

В гибридной войне

С некоторых пор и в моей стране, и в мире стало широко известно странное словосочетание гибридная война. Этот порожденный постмодернистской эпохой термин, означающий одновременно, что, что войны нет, но при этом стреляют и убивают, что ее нет, но кто-то сбивает пассажирский самолет, что ее нет, но власть и государственная пропаганда ведут себя так, как ведут себя власть и пропаганда в военное время, способен если не все, но многое объяснить. Потому что ключевым словом в этом странном словосочетании является не слово война, а слово гибридный.

Гибридной в наши дни становится не только война. Гибридным является правосудие. Гибридными бывают гражданские свободы. Гибридной является риторика и практика властей всех уровней. Гибридным является поведение придворной прессы и прежде всего телевидения. Единственное, что в сфере социальной и политической жизни не является гибридным, а является абсолютно монолитным и монохромным - это всепроникающая ложь и усердно культивируемая, усердно поощряемая ненависть.

Ненависть всегда первична по отношению к ее объекту. За последние годы можно было наблюдать, как сменяли друг друга объекты направленной ненависти, поражающей довольно широкие слои телезависимого населения. В разное время это были жители Кавказа, потом либералы, ограбившие народ, теперь - украинские бандеровцы и, конечно, Запад, мечтающий захватить и расчленить нашу великую страну.

Чтобы что-то понять, начинать надо не с экономики, не с политики, не с особенностей местной истории, а с языка. Ключевые термины и категории современного мира, чья хрупкая устойчивость обеспечивается в том числе и тем, что между словами и их значениями установлена некая взаимно очевидная связь, импортируясь на российскую почву, непременно мутируют во что-то совсем другое, что всегда всегда приобретает явные или неявные признаки гибридности, а поэтому всегда требует перевода и толкования.

Официальная пропаганда (а порождаемые ей языковые мутанты со скоростью вредных насекомых распространяются не только по стране, но и по миру) противостоит современному цивилизованному миру не только политически, но и лингвистически. Цивилизованный мир, привыкший к тому, что слова имеют какие-то реальные значения, пребывает в полном недоумении, а недоумение порождает естественный страх, как порождает страх все непонятное. Именно поэтому иногда бывает затруднительно прямо и однозначно ответить на некоторые вопросы.

Например, существует или не существует в стране цензура. Нельзя сказать, что цензура есть. По крайней мере ту статью российской Конституции, где сказано прямо, что она запрещена законом, никто официально не отменил. Но и зачем ее отменять, если ее легко можно ввести под другим названием. Например, назвать ее мерами по борьбе с экстремизмом. Цензура есть, но ее нет. Ее нет, но она есть. Она, как и война - гибридна. Цензуры нет как института, но она есть как практика. Она есть в одних случаях, но ее нет - в других.

Так же в условиях гибридной войны и не менее гибридного мира дело обстоит и с таким непременным атрибутом гибридно-военного времени, как национализм. Национализма нет, но он есть и называется он не национализмом, а патриотизмом. Патриоты в других странах называются фашистами, а фашисты в нашей стране называются патриотами. Национализма в общепринятом смысле вроде бы и нет. Но зато есть никем не сформулированные наши национальные интересы, а с некоторых пор появилось еще такое понятие, как национал-предатели, понятие, буквально скалькированное из официальной риторики Третьего рейха.

Нельзя сказать, что национализм процветает. Тем более нельзя сказать, что его нет. Отдельно взятые представители власти или державно озабоченные журналисты иногда позволяют себе явно националистические высказывания. И они же резко и темпераментно высказываются против национализма. Время от времени представители радикальных националистических групп подвергаются судебным преследованиям. При этом их риторика, пусть и несколько в смягченном виде, легко присваивается властью. Национализма нет, но министр культуры вполне открыто заявляет, что государство в его лице намерено поддерживать только национально ориентированные кино, театр, изобразительное искусство.

Так же трудно ответить на вопрос, является ли агрессивный клерикализм официальной доктриной. Нет, не является. Церковь - в соответствии опять же с российской Конституцией - отделена от государства. Но зато был принят закон об оскорблении чувств верующих, в соответствии с которым так называемые верующие получили право не только дискриминировать не верующих (или верующих не в то же самое, что они), но и открыто влиять на культурную политику и общественную мысль, де-факто вводя цензуру. Гибридную, разумеется.

Становится очевидным, что главные битвы происходят в пространстве языка. И эти битвы вовсе не гибридные. Это битвы с самой гибридностью. И именно поэтому так важны - и для социальной диагностики, и для социальной терапии - поэзия, литература, искусство.